— Если ты сейчас выйдешь из квартиры, я встречу тебя внизу, — он хладнокровно подошел к окну и, рванув на себя шпингалет, легко вскочил на подоконник, в распахнутые оконные объятья.
Пятнадцатый этаж, на минуточку.
Ого, — подумала Алина. — Вот это влипла…
Макс выглядел совершенно спокойным. И это и было самое страшное. Лучше бы орал и ожесточенно жестикулировал.
Обычно во время ссор он был страстен и темпераментен, однажды даже, театрально размахнувшись, он в порыве злости, разбил напольную вазу, и осколок, подпрыгнув, прошмыгнул острым краем по его щеке.
Кровь текла несинхронным капельным оркестром и отлично вписывалась в драму ссоры…
Алина всё про себя понимала. Она давно и осознанно живет одна. Жить одной удобно и малозатратно с точки зрения нервов. Да, одиночество больно пульсирует в висках по ночам, зато весь остальной день ты не под кого не компромиссишь, а ходишь по дому кошкой, сама по себе, не прислушиваясь к ауре чужого настроения.
Она честно пыталась жить с мужчинами, и ей честно не понравилось. Может, это были не те мужчины, а может, не та Алина, но все истории заканчивались одинаково: в один из обычных, ничем не примечательных вторников или четвергов, она вдруг понимала, что всё: она хочет придти домой и чтобы там никого не было…
Мужчины легко появлялись и исчезали из жизни Алины. Она в принципе никогда и не искала их: они возникали сами, неожиданно и неслучайно, как светофоры на хайвее, и Алина сразу понимала: вот он, мой кучер,на котором я прокачусь какой-то период моей жизни, и сойду, когда надоест.
Последний любовник вообще был ее новым соседом по лестничной клетке, очень удобно, кстати, во время отношений, и очень не удобно, когда они закончились.
От него тогда требовалось только одно — больше не приходить в тапках, не звонить условными тремя короткими звонками-выстрелами, не оглядываться во время любви пугливо на хлопнувшие двери соседей.
Он при расставании плакал безобразно, по-женски, размазывая ладошками соленую влагу по щекам, она вежливо сдерживала раздражение и купировала брезгливость, но когда он начал подвывать, не выдержала:
— Хватит кликушничать, а? Иди домой, ради Бога…
— Алина, я не понимаю! Почему, объясни мне, что я сделал не так?
— Всё так, — морщилась Алина. — Просто я не семейный человек. Иди домой, а?
— Но как же можно… Ведь у нас столько общего!
— Что? Что общего у нас, кроме мусоропровода? Всё общее у тебя в квартире 344, а в 342-ой всё моё. Иди уже…
Еле выпроводила. От него Алина долго восстанавливалась инъекцией долгосрочного одиночества. Месяца три вообще не смотрела на мужчин — претило.
По жизни Алина довольствовалась ролью любовницы. Даже не довольстовалалась, а наслаждалась. Ей было достаточно. Есть страсть, качественный секс и дорогие подарки. А обязательств, претензий и грязных носков — нет.
Говорят, что отношения с женатыми заводят лишь женщины, боящиеся перспективных отношений. Те, кто еще не готов к семье.
Пусть так. Алина не ЕЩЁ, она УЖЕ была не готова к семье. Но она не боялась. Она просто наелась и сознательно отодвинула блюдо подальше.
Любовник — это приключение. Это всегда мурашки и белье из одного комплекта. Глубокая эпиляция зоны бикини, педикюр и капелька лавандового масла на пульсирующую жилку на шее, в которую он так любит целовать.
Отношения с любовником держат в тонусе. Ты всегда должна быть лучше его будничной жены.
Она встретит его в фартуке, повязанном на халат.
А ты — в новом комплекте из «Дикой орхидеи» с резными бретельками.
Она сварливо спросит, почему он опоздал, а ты — не спросишь.
Она положит ему в тарелку плохо разогретый слипшийся плов, а ты накормишь его эммануэлевской клубникой со сливками и фруктами, вязкий сок которых он слижет с твоего накачанного живота.
Ты в свободное время качаешь живот, она — закатывает домашние помидоры в трехлитровые банки. У всех свои козыри.
Отношения с любовником яркие как поздравительная открытка.
А совместная жизнь — это куриная голень, торчащая голой пяткой из авоськи, рядом с унылым пакетом кефира, облупившийся маникюр и запах жареной картошки вместо «Шанели» ….
Не открытка, а старая, потрепанная книга, пахнущая не новенькой типографской краской, а лишь серой тяжёлой архивной пылью. Апчхи!
Макс был забавный. Легко рассмешил ее при знакомстве. Произвел хорошее впечатление. Признался, что женат. И — ни слова плохого о жене. Это были три основные условия Алины: юмор, несвобода и чтобы о жене — или хорошо или ничего.
Она не переносила мужиков, которые жаловались на жен или говорили о них не уважительно. Прямо до нервной дрожи не переносила. Вставала и уходила, огрев наотмашь ледяным взглядом. Идиот! Какая-то нездоровая женская солидарность, базирующаяся на…сочувствии к статусу жены, который, по мнению Алины, связывает женщину кандалами обязательств и превращает в рабу чужих желаний.
С тем, кто был до Макса, соседом, будь он неладен, рассталась больше полугода назад. Шесть месяцев воздержания для женщины, знающей в сексе толк, это испытание. А Макс хорош. Интуиция подозрительно молчала, а физиология, истосковавшаяся по ласке, опрометчиво призывала к немедленному прелюбодеянию.
Поехали к нему. Его жена гостила у родителей в Брянске. Неожиданный сюрприз с ее появлением исключался. Целовались в такси исступленно, как школьники после выпускного.
В прихожей он виновато сказал: «Давай не в спальне, у меня кабинет, там есть диван».
Алина в тот момент уже опьянела хмельным желанием и согласна была на всё, да и предложение было здравым. Спустя полчаса она, ослабевшая, при тусклом молочном свете ночника, рассматривала его кабинет. Макс лежал рядом, оглушенный произошедшим, смытый волной страсти.
Он признался, что изменяет жене не впервые, но ТАК у него в первый раз. Алина понимала смысловую нагрузку слова «ТАК». Ей тоже очень понравилось, а это маркер совместимости и долгосрочного сексуального партнерства.
На стене висели портреты смутно-знакомых людей.
— Ой, это Марина Цветаева? — спросила она у него про строгую неулыбчивую женщину в черном.
— Да, — сказал Макс и смачно зевнул. — Ты была бесподобна…
— Есенина узнала. У нас такой же портрет в школе висел. А это кто? Лысоватый брутал в галстуке? Не Маяковский?
— Он самый. Так ты еще и умная…
— Просто люблю читать. Женщина с ним на портрете — Лиля Брик?
Он кивнул.
— Слушай, я прямо как в кабинете русского языка и литературы нахожусь. Боюсь, что вызовут к доске, — засмеялась Алина. — А это кто? Бородатый, в свитере?
— Это Хемингуэй!
— На тебя похож. Слушай, я так давно не встречала литературно подкованных мужчин! Ты мне опасен.
— Опасен? Чем?
— Боюсь влюбиться. У тебя много конкурентных преимуществ по сравнению с другими привлекательными мужчинами.
— Сочту за комплимент. Но я не гуманитарий, я инженер. Закончил МиФи. Подумай, что ещё объединяет всех этих людей? — спросил Макс.
— Творчество, что же ещё?
— А ещё?
— Не знаю. Что?
— Они все покончили с собой, — сказал Макс обыденно, будто речь шла о дожде за окном и забытом зонте.
Алина резко села на диване. Молочный свет ночника превратился в нагнетающий туман. В голове зазвучала тревожная музыка.
— Ты маньяк?
— Почему? — он засмеялся и попытался притянуть ее к себе. — Мне просто интересна эта тема.
— Тема самоубийств?
-Да. Завораживающая тема. Раскапываю подробности…
-По-моему, это ненормально.
— А что нормально?
Алине стало не по себе. Захотелось уйти. Она стала одеваться, но портреты на стенах магнитили взгляд.
— А это кто? Не Акунин?
— Акунин. Григорий Чхартишвили, точнее.
— Так он же жив!
— Жив, конечно. Но он написал отличную книгу. «Писатель и самоубийство» называется. Очень советую.
— Господи, Макс! Ты меня пугаешь. Интересно, твоей жене не страшно тут?
— Она сюда не ходит, это моя территория. Я и убираюсь здесь сам. Жена смирилась. Называет мой кабинет «кладбищем». Иди, говорит, прибери свои могилки. Забавная женская логика. С тем же успехом по этому принципу кладбищем можно назвать любой, как ты говоришь, кабинет литературы в школе.
— Ох, Макс, я пойду. Вызови мне такси…
— Ты разочарована мной?
— Разочарована? Нет. Скорей озадачена. Жизнь — как коробка шоколадных конфет. Никогда не знаешь, какая начинка у мужчины, который тебе попадется.
— Форест Гамп не так говорил.
— А я так говорю. Я еще не встречала чистый шоколад. Внутри каждого мужчины — своя начинка, свои странности.
— Ну, это и про женщин актуально.
— Знаю, но я с женщинами не сплю, поэтому мои подруги нравятся мне в комплексе, со всех сторон. А мужчины, когда становятся близкими, сразу открываются с…необычных ракурсов… У меня в молодости был друг, чистый шоколад, вообще без изъянов. Просто вот мой человек. Я замуж за него хотела. Пока до постели дело не дошло. Вот там и узнала его…начинку. Он был набит извращениями под завязку, «пописай на меня» самое приличное. До сих пор с содроганием вспоминаю…
— Господи, Алина, — засмеялся Макс. — На фоне остальных твоих партнеров моя начинка самая безобидная. Ну висят на стене портретики, никого не трогают…
— Это правда. Ладно, я пошла. Приберись на своем кладбище. А то я могла тут шпильку какую-нибудь потерять…
— Не страшно. Говорю же, жена сюда не ходит.
— Наивный, — усмехнулась Алина. — При тебе не ходит.
— Ты придешь завтра? — Макс стоял в дверях, перегораживая вход, но не излучал опасности.
— Нет, не приду. Завтра приедет твоя жена.
— Моя жена должна вернуться только в следующий вторник.
— Макс, я профессиональная любовница. Качественные жены, а другую ты бы вряд ли выбрал, через расстояния чувствуют своих мужиков. Они сразу интуитивно считывают ослабевшее натяжение поводка. И даже если она, там, в Брянске, дико занята, внутренним зрением она уже видела меня тут, в твоем кабинете, и по необъяснимым самой себе причинам уже завтра захочет вернуться.
— Чушь. Когда мы увидимся?
— Когда захочешь увидеться, звони. Я продиктую свой адрес.
— Диктуй. Я хочу завтра.
На следующий день Макс не смог, потому что пророчество Алины сбылось, и неожиданно домой вернулась жена, но роман закрутился, набирая обороты страсти.
Макс был виртуозным и изобретательным любовником, пунктуальным и беспроблемным партнером в отношениях, щедрым мужчиной.
Алина расслабилась, сделала ему дубликат ключей от своей квартиры, и даже не устроила скандала, когда Макс, не справившись с чувством вины перед женой, рассказал ей правду об Алине.
Большинство любовников-мужчин поступали также, но, прежде чем облегчить душу, вывалив на голову жены безжалостную новость, они делились планами о легализации Алины в их жизни с самой Алиной. И она тут же рвала отношения — сохраняла брак. Ей безусловно льстило, что она ярче жен, но она была слишком умна, чтобы не понимать, что это иллюзия.
Открытка должна быть атрибутом праздника, а не рутинным будничным чтивом. Алина, когда была маленькой, помнила, как ждала и радовалась приходу воскресного папы. Отец был праздником, желанным и долгожданным. А мама… Мама, постаревшая, рано поседевшая после ухода отца, будила ее по утрам, запихивала в сонную Алину слипшуюся кашу, надевала колючий свитер и штопанные колготы, волокла в утренний хмурый холод в сад. Мама была пыльным скучным фолиантом, предназначенным для ежедневного чтения. Читаешь, зевая, злясь на объем, проверяешь, много ли осталось мучиться… Мама дотянула до совершеннолетия Алины и тихо умерла во сне спустя неделю.
И тогда Алина поняла, что родней, мудрей и интересней этой ежедневной книги не было ничего в ее жизни. И уже не будет.
Алина уважала жён своих любовников, какой бы патологией это не выглядело со стороны. Она откусывала от их пирога деликатный кусочек, необходимый чтобы удалить собственный голод, а если непримерный муж, спутав страсть с любовью, сам прыгал к ней в рот, она откладывала кусок обратно на тарелку и промакивала губы салфеткой. Наелась.
Макс сказал жене, что влюблен в другую женщину и хочет жить с ней. Жена отреагировала молчанием, а ночью ее с температурой в горячке увезли в больницу с подозрением на туберкулез. Оказалось, воспаление легких с осложнениями. Макс пришел к Алине, растерянный, прямо из больницы, не спал двое суток.
Признался, что рассказал всё жене, и что она не смогла проглотить эту новость. Алина выслушала молча. Внутри пульсировала мысль: «Поторопился», но произносить ее вслух было глупо из-за безжалостной очевидности.
— Я хочу спать, — сказал Макс. Он тер глаза.
— Я вызову тебе такси, поезжай домой и ложись спать…
— Я здесь хочу. С тобой.
— Макс, не заставляй меня произносить это вслух. Ты нужен жене. Ты принял ошибочное решение, рассказав о нас. Потому что нет никаких «нас». Есть ты, есть вы с женой, есть я. Это три разные истории. Теперь у тебя есть цель: вылечить жену, вымалить прощение, нарожать детей и жить с ней долго и счастливо. Это твой путь. А мой другой, и я не просила его корректировать…
— Я плохо соображаю, Алин. Ты расстаешься со мной?
— Я не планировала, но да. Мне жаль, Макс. Но ты сам заварил эту кашу. Я не хочу перспектив. Мой ноль имеет вес только при наличии впереди единицы жены. Без нее нет десятки, есть ноль, Макс.
— Х…ня, а не математика. Я вылечу жену и всё равно уйду от нее.
— Это меня уже не касается.
— Алина, не неси чушь. Я ушел от жены к тебе. Пойдем спать.
— Это твое клише, что все любовницы хотят стать женами, сыграло с тобой злую шутку, Макс. Уходи.
— Ты дура? Ты в своем уме? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Явно лучше твоей жены, Макс. Ты оскорбляешь меня в моем же доме. Уходи.
— Нет.
— Тогда уйду я, — сказала Алина и встала с табуретки.
— Если ты сейчас выйдешь из квартиры, я встречу тебя внизу, — он хладнокровно подошел к окну и, рванув на себя шпингалет, легко вскочил на подоконник, в распахнутые оконные объятья.
Пятнадцатый этаж, на минуточку.
Ого, — подумала Алина. — Вот это влипла…
Макс стоял в оконном проёме и ёрнически напевал: «Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом…»
Ну почему некоторым людям не хватает жизненной драмы настолько, что они создают ее себе искусственно? Как много оказывается на свете мужиков, в которых живет свой личный маленький мхат. Вход в эти отношения рубль, за выход — расплачиваться всю жизнь…
Алина застыла в дверях на минуту, оценила ситуацию, и, вздохнув, холодно процедила:
— Я сказала уходи. Теперь я абсолютно уверена, что это верное решение. Я всё ждала, когда твоя начинка проявит себя, шоколадный мой. Дождалась. Поэтому УХОДИ, Макс. Через какой выход ты выйдешь, мне всё равно. Думаю, твоей жене всё же придётся, когда выздровеет, войти в твой кладбищенский кабинет, чтобы повесить твой портрет. Он, кстати, вполне уместно будет смотреться между Маяковским и Есениным… Счастливого полета…