Зинуля, новость слыхала, Николай твой — с кралей едет

Когда Зина вошла в магазин и бабы, стоящие в очереди за свежей рыбой, мгновенно приумолкли, она почувствовала, как жарко загорается лицо.

Зина молча встала в очередь за хромой Клементьевной, отвернув лицо к прилавку. Перед Клементьевной стояла самая языкастая, Маргарита Догорина. Увидев Зину, она на минуту прикусила язык, но с улыбкой, ерзая, начала оглядываться вправо-влево, взад-вперед. Наконец не выдержала.

— Что, Зинуля, новость слыхала? Лейтенант твой — с кралей едет. Ах, Коля-Николаша!..

Зина знала, что если сейчас, да, именно сейчас, она стушуется — промолчит или скажет что-то невпопад,— считай, пропала — разговоры пойдут еще пуще.

— Хм, велика новость,— с удивительно веселой, беззаботной улыбкой сказала она,— мне-то что! Пускай едет хоть с кралей, хоть с африканской макакой! А что ему оставалось делать — загнали в пустыню, где только шакалы по ночам воют,— сам говорил; я, что ли, туда б поехала; это еще хорошо, что какая-то там… не зная броду, отважилась… Но-овость…

Бабы вдруг как-то облегченно вздохнули, заулыбались, разом заговорили:

— Да, письма его идут долго, издалека, знать…

— Оно и правда, бедные эти жены офицеров — всю жизнь на чемоданах сидят…

— Не скажи, у кого какая служба; вон Гриша Марченок все время на одном месте служит — под Москвой.

Зина влюбилась в Колю, когда еще училась в девятом классе. Коля тогда был в десятом. Ей нравились его золотистые кудри, широкие плечи, каменные бицепсы — на одной руке он две минуты мог удерживать двух девчонок; нравилась его независимость среди однокашников, а пуще всего покоряла ее и даже устрашала его начитанность.

Отец Коли, бывший военный летчик, преподавал в школе географию. Коля, не изменяя своей мечте, отправил документы в летное училище, но не для каждого мальчишки эта мечта сбыточная; легкое головокружение на врачебной комиссии подвело Колю, а в наземные войска конечно же годен. Долго не раздумывая, он стал курсантом другого училища. Зина и обрадовалась, и опечалилась…

Годы учебы: частые восторженно-романтические письма, встречи, выпускной вечер Зины, потом снова встреча, лейтенантские погоны Коли, последняя заря у Гаврюшиной криницы,— и Коля уехал в часть. Зина поступила в торговый техникум на заочное. И опять, особенно первое время пребывания Коли на новом месте, в два почтовых ящика опускались письма частые, нежные. И вдруг… И вдруг переписка оборвалась! Причина? Проста и банальна: Коля был приглашен на юбилейный вечер командира; и оказалось, что у Колиного командира есть прекрасная дочь Лилечка…

В последнем письме Зине Коля написал весьма и весьма кратко: «Зина, в жизни, оказывается, случаются непредвиденные изменения. Думаю, что объяснения излишни. Переписке нашей суждено прекратиться. Прости. Коля».

Каково было Зине после Колиного письма — тоже объяснять излишне…

Это уже позади, впереди — если верить телеграмме — завтра к вечеру Коля с женой пройдут мимо Зининой калитки. А Зина?..

А Зина несла в сетке свежую рыбу и дороги под ногами не видела. Не молвы боялась, не ослепительной красоты соперницы, боялась одного-единственного — первой, не дай бог неожиданной, встречи с ним.

Зина пришла домой, помогла больной бабушке выйти сесть на лавочку, посидела с ней несколько минут, помолчала, потом спросила у своей самой верной подруги и советчицы:

— Бабушка, ты все знаешь, скажи мне прямо, можно ли разлюбить до совершенного безразличия, до презрения человека, которого любишь?

И бабушка, к огромному удивлению Зины не стала спокойно и подробно размышлять, как всегда при любых разговорах с ней, а, ни на секунду не задумываясь, отрубила:

— Можно.

— Ка-ак, бабушка? — Зина во все свои большущие глаза смотрела на маленькое, худенькое, конечно же все в морщинах, любимое лицо своей советчицы.

— Под пятой его подержать и… глядеть будешь по-другому…— И тотчас же переменила разговор.— Ах, Зиночка, я совсем забыла, мать наказывала, чтобы ты, как придешь, деньги отнесла Михаилу Федорину; он сегодня на ночь собирается в Белоруссию за шифером, на машине, должон привезти и нам сколько-то листов. Крышу надо ремонтировать. Слетай в минуту, слетай, а то еще запоздаешь… А она, мать, на ферму поспешила.

Зина, как завороженная, поднялась с лавочки, молча вошла в избу, взяла деньги, приготовленные на столе, повернулась и пошла обратно, скрипнула калиткой и направилась к Михаилу Федорину. О чем она думала, глядя перед собой,— бог весть… Так ее озадачил неожиданный, уверенный ответ — совет бабушки.

…Они приехали как раз на закате. Красиво приехали — в районе он раздобыл «Волгу». Выскочил сам, подал ей руку. Ступила она на сухую деревенскую землю, оправила платьице — ничего! Не сказать чтоб красавица, но на первый погляд — миловидная девочка. И не такая уж тоненькая, какую ожидали. Вот тебе и Коля-Николаша!..

Зина с работы зашла к матери на ферму помочь доить коров; она всегда это делала, если не торопилась куда-либо с подружками.

Когда, управившись на ферме, Зина с матерью шли домой, навстречу им спешила Любка. Любка-мотылек, так ее шутливо, безобидно называли в деревне, потому что она везде и во всем успевала и все знала, словом — вездесущая.

— Здравствуйте, теть Вера! — бодро сказала Любка и звонко чмокнула в щеку Зину.— Зина, а я бежала за тобой; в лисинском клубе сегодня кино «Клеопатра», говорят, там такая любовь! Такая любовь!.. Девчонки собираются, пойдем? — затараторила Любка, подхватив Зину под руку, заглядывая в черные глаза подруги (ох и жгучие же!).

— Любашка, конечно, пойдем! А может, Васька подвезет нас на машине? Ты не видела, дома он? Ребята тоже, наверное, пойдут?

— Да ну их… Видела я Ваську; они поедут в Дедово на танцы; там, мол, студенческий отряд приехал работать. Знаешь, прикатил Колька Ситин со своей, на «Во-олге»… Тако-ой уж…— Любашка окинула взглядом крепкую, ладную фигуру Зины и зашептала ей на ухо: — Бабы видели ее… э… так себе…

Утром Зина, собираясь на работу, очень долго, придирчиво рассматривала себя в зеркале; не спеша подводила брови, подкрашивала ресницы, но старалась делать все это так тонко, с таким мастерством, что на расстоянии двух метров от лица трудно не воспринять как самое естественное… Зина хорошо знала, что не зря в бухгалтерию, где она работает, на дню по пять-шесть раз заходит агроном колхоза, недавно прибывший из института по направлению. Нравится ли он ей, она сама пока не понимает, но когда он заходит, кажется, как будто кто-то легонько подталкивает сердце — вздрагивает оно…

Только на третьи сутки — мучительные — пришлось ей встретиться с ним. И случилось, как в песне: «Шла девица за водой…» Только Зина повесила ведро и нажала на рычаг колонки, из-за поворота вышел он. Один шел. Зина слегка отпустила рычаг, чтоб медленнее наполнялось ведро. Что греха таить, у нее билось сердце и в ушах звенело, но она в то мгновение будто бы ничего не чувствовала, смотрела на него, подходившего.

— Здравствуй, Зина,— успел он сказать, когда она, держа ведро в правой руке, отходила от колонки.

— Здравствуй, Коля-Николаша! — с такой озорной, с такой плутовской улыбкой встретила его Зина, что сам бог, зная ее душевное состояние, ахнул бы, пришел в смятение, если бы увидел, как может человек, мгновенно пересиливая себя, с колотящимся сердцем, с гудящей от звона головой, перевоплощаться!

— Как-то ты меня, Зина, называешь странно,— скуповато улыбаясь, сказал Коля.

— Почему странно? Тебя всегда тут звали и зовут: Коля-Николаша, ты не знал разве?!

Он пожал плечами.

— Ну, как тебе служится, с кем тебе дружится? — все в такой же развеселой, можно сказать разудалой, манере она его спросила, что если бы кто со стороны на нее посмотрел, обязательно подумал бы: «Вот живет красавица — горя не знает!..»

— Ничего служится,— едва заметно вздохнул Коля,— как говорится, служба медом не кажется…

— Э-э, плохи твои дела, дружок, если в медовый месяц медом не кажется!..

— Да медовый месяц уже позади…

— Ты что ж, считаешь, медовый месяц — только тридцать дней? Ах, Коля!.. Показал бы хоть свою благоверную. Что-то ты прячешь ее?

— Почему прячу. Увидишь…

— Давай-давай показывай. Ну, пока!

И пошла такой походкой, с такой гордо поднятой головой, что у Коли будто бы все внутри перевернулось — потемнело в глазах.

А Зина закрыла калитку, тут же поставила на землю ведро и опустилась на низенький чурбачок. Благо что дома не было матери, а бабушка дремала в горнице.

Зина отсиделась на чурбачке, уткнувши лицо в ладони, встала.

— Ну и артистка же я,— сказала вслух,— будет думать, что и на самом деле его так звали всегда. А, пусть думает…

Она решительно настроила себя на такой лад, как у колонки, что назавтра и в следующие дни даже будто бы самой поверилось в абсолютное равнодушие к прошлому. А Коля захандрил, да и крепко.

Он всячески старался встретиться с Зиной: то, переодевшись в спортивный костюм, проезжал туда-сюда на велосипеде, то останавливался с кем-либо у колонки и долго разговаривал, искоса поглядывая на Зинин двор, то несколько раз приходил к бригадиру Андрею Лукичу покурить (а живет бригадир по соседству с Зиной); и все как будто получалось естественно…

Как-то Зина понесла письмо в почтовый ящик к магазину и чуть ли не лицом к лицу столкнулась с ней — поднялась на магазинное крылечко, открыла дверь, а они собрались на выход… От неожиданности Зина оторопела и отступила — пропустила их обоих. Лицо Зинино вспыхнуло так, что, как шутят деревенские парни, хоть прикуривай… Она почти до стона сжала губы и переступила порог магазина — деваться некуда было. Да, на ее счастье, топтался у прилавка дед Аким и чумазые Маргаритины ребятишки леденцы покупали.

Время Колиного отпуска неумолимо таяло. Все-таки он встретился с Зиной. Снова успел подойти к колонке, когда она воду набирала.

— Зина, задержись на минуту, поговорить нам надо,— сказал Коля, умоляюще глядя ей в глаза.

— Поговорить?! О чем? — по-прежнему наигранным тоном с подчеркнутой уничтожающе-иронической улыбкой ответила она.— Не о чем, Коля! Правда, хочу у тебя спросить: ходишь ты все время какой-то стерильно трезвый, может, болеешь? Или она тебя держит в ежовых рукавицах?.. Мужики наши нехорошо смеются…— Ей хотелось унизить его любыми способами, наговорить всего, что на ум взбредет.

— Зина, чепуха какая-то… Болен… Плохо они меня знают, мужики, и все… А поговорить надо, Зина. Скоро уезжаю и…

— Ладно,— Зина так сузила глаза, что нетрудно было понять — от согласия ее добра не жди.— Ладно, приходи на несколько минут к Зеленому озеру. Часов в десять вечера.

— А поближе где-либо нельзя?

— Что? Ты хочешь, чтоб я с тобой разговаривала на глазах у всех? Прошла та пора.

— Хорошо.

Оставшееся время до свидания Зина жила в странном страхе. Она не знала, что скажет он; не знала, что ответит сама, как поступит, что потребует от него; и нужно ли это все…

…Он уже был на месте. В широко расстегнутой белой рубашке ходил взад-вперед. Зина подошла и остановилась в двух-трех метрах от него. Она сразу поняла — выпил он, и немало…

— Зина,— начал говорить медленно,— я… я сделал страшную, да, страшную ошибку в жизни… Прости… Я только тебя лю…

— Замолчи!— не помня себя, Зина крикнула, как хлестнула кнутом.— Как ты-ы!.. Как мог!.. Теперь пришел прощения просить?! Проси! Становись на колени!

Коля не ожидал такого разговора, стоял ошеломленный.

И вдруг, будто бы опомнясь, сделал нетвердый шаг к Зине, второй, покачнулся, хотел еще шагнуть, но начал неумело, некрасиво — пьяно падать на колено.

— Нет! Нет! Нет! Коля! Нет! — Зину трясло; она рванулась в сторону и побежала домой. Бежала так, будто за ней гналась молния с угрозой — испепелить всю. Бежала и шептала одно и то же: нет, нет, нет, пусть остается каким был, каким знала…